Движок безотказной «Аннушки»[1], настойчиво пробиравшейся всё дальше на север, гудел почти монотонно, с привычно-тревожными замираниями. За иллюминатором простиралась знакомая картина нефтяного Приобья. Могучая река с многочисленными рукавами, ответвлениями и протоками, плавно переходящая через прибрежную пойму во множество озёр и болот. Бескрайнее водное зеркало, прерываемое кусочками леса и насыпными площадками с буровыми вышками, было бы скучным, если бы не его разноцветье. Всё, что могло отражаться в этой глади – голубое небо, ярко-красное солнце, белые облака, зелёная тайга, жёлтый песок, – смешивалось с тёмно-коричневой водой и переливалось бесконечной калейдоскопической мозаикой. И по этому буйству красок неспешно скользила серая тень нашего самолётика. Много лет назад, когда впервые летел из Тюмени в разбуженную человеком глухомань, не мог оторваться от завораживающего пейзажа. Всё ждал, когда же вынырнет из этого полноводья первый городок моей врачебной юности. Сейчас же, полюбовавшись живописной природой, откинулся в кресле и стал перебирать нюансы начавшейся командировки.

…Предстояло принять участие в извлечении трупа из могилы и повторно исследовать его. Это было ответственно, но не выходило за рамки служебной обыденности. Изюминка заключалась в другом. Назначил эксгумацию и экспертизу трупа суд.

Дело в том, что закон разрешал судам возвращать уголовное дело следствию[2], если в нём имелись малейшие недочёты. И суды широко пользовались этим. Дело доходило до курьёзов. Например, в запомнившейся мне ситуации суд неоднократно возвращал дело в прокуратуру только потому, что отсутствовала производственная характеристика на обвиняемого из колхоза, где он проработал лишь один месяц. Прокуратура также упорно направляла дело назад, указывая на то, что имеются характеристики с других последних пяти мест работы этого «летуна», долго не задерживавшегося на одном месте, и ничто не мешает суду сделать запрос самому, если он считает недостающий документ столь важным для вынесения приговора. Подобные межведомственные конфликты местного значения порой перерастали в настоящие сражения. Противоборствующие стороны обращались за помощью в вышестоящие областные инстанции, которые охотно поддерживали «своих». Но верх, как правило, брал суд.

А здесь провинциальный судья, вопреки устойчивой сложившейся практике, сам возлагает на себя столь тягостные и громоздкие процедуры как выкапывание гроба, транспортировка в морг, возвращение его в потревоженную могилу. Если экспертиза трупа может быть проведена вне судебного заседания, то на эксгумации должен присутствовать весь суд. А это немаленький временный коллективчик - судья, два присяжных заседателя, секретарь, прокурор, подсудимый с конвоем, защитник и др. К тому же в Уголовно-процессуальном кодексе РСФСР эксгумация как судебное действие не значится, хотя и нет прямого запрета на её проведение. По телефону мне не удалось убедить столь редкостного энтузиаста, что лучше поступить в обычном порядке, возвратив дело на стадию предварительного расследования. Я плохо представлял себе, как персона, привыкшая возвышаться за судейским столом, обеспечит проведение этого действа, редкого и трудоёмкого даже для прокурорского следователя, охотно использующего свои властные полномочия и в качестве дармовой силы мелких хулиганов из милицейской камеры предварительного заключения.

…Натрудившийся АН-2, взревев уставшим мотором, замер на утрамбованной взлётно-посадочной полосе. От единственного здания, долженствующего символизировать посёлковый аэровокзал, навстречу мне шёл невысокий лысоватый мужчина, лет на пять старше меня, со спокойным приветливый взглядом и томиком уголовного дела подмышкой. После обмена приветствиями судья подвёл меня к грузовому УАЗику с открытым верхом, за низкими бортами которого валялись лом, лопаты и верёвки. Усадив меня в кабине рядом с молодой неброской женщиной, подал мне рыхлый фолиант в мягкой обложке, сшитый суровой белой нитью. Сам легко взлетел за руль грузовичка и плавно тронул с места. «Мистификация – судья за рулём! Уж не разыгрывает ли меня милицейский или прокурорский водитель?» - подумал я. Машина послушно катилась среди скудного мелколесья, оставляя в стороне неказистые жилые дома. Через четверть часа затормозила на крохотном кладбище, где у нетронутой могилы нас ждали степенные люди, коротавшие время почему-то без курева и водки. Оказалось, это местные кержаки[3]. Об этой людской породе я знал не понаслышке. Еще жива была моя мама – потомственная уральская кержачка, не уступавшая по упрямству своим предкам. Вот и здесь староверы воспротивились тому, чтобы на их скромном, освящённом веками погосте хозяйничали чужаки. Поэтому добровольно предложили себя в качестве копалей после того, как убедились в неизбежности «осквернения» могилы. Пока шли раскопки, судья-шофёр отошёл к машине и диктовал секретарше (ею оказалась моя попутчица) протокол судебного заседания, проходившегося в донельзя сокращённом составе. Остальные участники судебного процесса категорически отказались «заседать» на кладбище, но обещали, полностью доверяя судье, заверить бумаги своими подписями. Не теряя времени, я листал в уголовном деле разлохмаченные и пропахшие табаком страницы милицейских протоколов, добираясь до главного – экспертного заключения по трупу. Черепно-мозговая травма, приведшая, якобы, к смерти, была описана в нём лаконично – «линейный перелом основания черепа». Ни точной локализации, ни размеров. Так описывают повреждения хирурги на операциях, когда из-за ограниченного доступа невозможно осмотреть всю интересующую область. Так и есть: вскрывал труп хирург поселковой больнички. Именно рукодейственным эскулапам, не боящимся разрезанного тела, приходилось в Советском Союзе, да и сейчас в России приходится выполнять судебно-медицинскую работу в малонаселённых территориях.

Кержаки выполняли не угодное богу дело аккуратно, молча, не выказывая брезгливости. Погрузив гроб в машину, пошли в больницу пешком. Дожидались мы их около морга, который представлял собой почерневшую от времени бревенчатую избушку, в одном углу которой русская покосившаяся печка, в другом - деревянная кадка (но зато в ней плавал медный! ковшик). Центр занимал добротно сколоченный стол, обитый ржавой жестью, с помойным ведром. На печи лежал «секционный инструмент» - плотницкий молоток и долото, хирургический нож и скальпель. В ожидании грузчиков, разговорились с судьёй. Родом он был из здешних мест. Шоферил в рыбоучастке (грузовичок взял там же), заочно одолел юридическое образование, служил в районной администрации. А судьёй первый год. На эксгумации настоял потому, что все собранные милицией «доказательства» убийства рассыпались при тщательном судебном расследовании. Осталось непроверенным одно – причина смерти.

Когда кержаки выгрузили труп на стол, я развернул на подоконнике единственного окна свой походный чемоданчик с секционным инструментом, фартуком, халатом и перчатками. Судья сам вызвался записывать под мою диктовку исследовательскую часть вскрытия. Отсутствие в избушке пилы настроило меня на мысль, что череп не вскрыт. Для разовых экспертов это было обычным явлением: кому хочется в промёрзшем «секционном зале» вручную распиливать выскальзывающую из рук голову? Не вдохновит даже неверный бликующий свет печки, в которой шуршат и потрескивают облизываемые огнём дрова (мертвецкая не была электрифицирована). Но подозрения оказались напрасными. После снятия с головы кожных швов, отпиленный моим предшественником свод черепа упал мне в руки. Распил был необычно широким. Кстати подошёл хирург – огромный детина с кулачищами молотобойца. «Как он в операционной-то управляется? С такими ручищами – только в механизаторы. Давно бы стал Героем Социалистического Труда» - подумал я. А вслух спросил: «А чем Вы череп распиливали?». Добродушно и не смущаясь, он ответил: «Бензопилой». Втроём осмотрели вскрытый череп. Для этого развернули стол вместе с трупом головой к окну. «Линейный перелом» оказался сосудистой бороздой, каковых на основании черепа достаточно. Подумалось: «Почему хирург «назначил» переломом только одну из них?». Доктор нимало не смутился. Привыкший в профессиональном одиночестве, на которое он обречён в этом местечке, к непререкаемости своего авторитета, стал многословно рассуждать о чём-то, вроде бы не оправдываясь и в то же время не признавая напрямую своей оплошности. По-моему, честнее было сказать что-то типа: «Виноват – бес попутал». Судья, в силу своей добросовестности, ещё прислушивался к его «доводам». Мне же сразу стало ясно, что причина смерти не будет установлена.

Прощаясь со мной, судья не скрывал своей честолюбивой удовлетворенности: «Как только получу от Вас заключение, сразу же прекращу дело за отсутствием состава преступления и освобожу Егора из-под стражи!». Возвращался в Тюмень в этот же день. Обложившие заоконье чёрные тучи выкрасили всё в мрачную хмарь, сквозь которую продиралась еле заметная тень нашего самолёта. Пытался представить себе, сколько егоров пересадили доморощенные труповскрыватели, успешные следователи и равнодушные судьи. Кто их считал?

…Более никогда в жизни мне не довелось участвовать в судебном заседании на кладбище.